Сначала я хотела назвать этот рассказ НЕЗНАКОМКА, но позднее поняла, что для меня она уже не является таковой. Я "прожила" с ней в тесном общении с 1918 до конца 1944 года и узнала о ее жизни, если не все, то, по крайней мере, больше, чем знали о ней ее близкие и родные. Эта женщина одновременно жила в двух измерениях - в обычных буднях, в семейных заботах и повседневной жизни, с одной стороны. И в то же время внутри у нее кипела и бурно била другая, сложная и возвышенная жизнь, полная творчества, страданий и всепожирающей любви, с другой.
Однако, началась эта история со стихотворным дневником весьма обыкновенно, и, чтобы понять, как это все произошло, необходимо окунуться уже в мои простенькие и неяркие эмигрантские будни. Неподалеку от нашего дома, отделенная от него узенькой полоской лесочка, кстати, каждую осень богатого грибами находится промышленная зона. Это ряд бесконечно длинных ангаров, в которых сейчас расположено все, что угодно, кроме промышленных предприятий. Один из них снимает семья предпринимателей, организовавшая здесь продажу старой и старинной мебели. Сами хозяева называют свой бизнес антикварным магазином. Владельцы - муж и жена, а помогают им в ведении торговли сын с невесткой. Хозяйка магазина - симпатичная блондинка, лет к пятидесяти, улыбчивая, приветливая и чрезвычайно деликатная. Муж по языку, культуре и внешнему виду - настоящий финн, но корни у него русские. Его дед - купец из Приозерска и фамилия у него чисто купеческая - Сытников. Сейчас у всех членов этой семьи вполне финская фамилия. Они потому и заинтересовались мной, что я русская. Я уже давно заметила, что финны, у которых русские корни, или вообще, зарубежные родственники или знакомые, весьма охотно идут на общение с иностранцами, а русские возбуждают у них особое любопытство.
Познакомилась я с ними лет пять назад, а может быть, и больше - время летит так быстро. Обычно осенью я приносила сюда цветы с балкона, а затем поливала их всю зиму. Постепенно количество цветов, расставленных между шкафами, и диванами магазина увеличивалось, а я продолжала поливать их все и тогда, когда с приходом весны свои цветы уносила и опять водружала на балкон. Дело в том, что ни Синикка, как звали хозяйку, ни ее многочисленные помощники, не отличали живые цветы от пластмассовых. Теперь я уже не ставлю на зиму свои цветы между мебелью антикварного магазина, но регулярно, один-два раза в неделю прихожу поливать чужие цветы. Случается, что ошибочно, я поливаю и антикварную мебель. Синикка очень деликатно упрекает меня, но от услуг моих не отказывается.
По периферии ангара расставлены столы и шкафы с посудой, книгами, стеллажи с одеждой. Это места работы торговцев старыми товарами, которые арендуют площадь у Синикки, и таким нехитрым способом добывают свой хлеб насущный. Со всеми я уже давно знакома, все они милые люди, а, так как покупателей не много, особенно в будние дни, то они не прочь поболтать, расспросить о моих делах и рассказать о своих. Мы уже обмениваемся рисунками по вязанию, или способами соления капусты. На Пасху я дарю им ручной раскраски яйца.
Среди всех продавцов выделяется совершенно седой, высокий и очень подвижный старик. Он - торговец книгами, которых у него огромное множество, разложены они без всякого порядка и системы. Меня всегда удивляет, как он в них разбирается и что находит, а может быть, ничего и не находит - покупателей у него так мало! Звать его - Ёрма Толванен. Ему восемьдесят два года, и каждый раз он с гордостью сообщает, что является участником трех войн - зимней, войны продолжение и лапландской. По красным датам, а в Финляндии есть таковые, его приглашают на различные мероприятия. Мы часто беседуем с ним. У него также русские корни. Вернее, он уверяет, что в детстве жил в Петербурге, и что его дед и отец владели в дореволюционном Петербурге обувной фабрикой и магазином, которые были расположены на Старо-Невском проспекте. Действительно, все советское время здесь был обувной магазин, а в доперестроечные времена - фирма Лен-Вест. В одну из поездок в Петербург я не поленилась, съездила на Старо-Невский и сфотографировала этот дом, а мой знакомый был чрезвычайно горд снимками и каждому, проходящему мимо его лавочки, показывал их. Старые ленинградцы рассказывают, что в субботу 8 сентября 1941 года, была первая бомбежка города и первым разрушенным домом оказался именно этот дом, на Невском 119.
Ёрма знаком с финской и российской историей и мы частенько обсуждаем с ним политические события и в Финляндии, и в России. Ёрма читал краткий перевод на финский воспоминаний моего мужа о том, как был расстрелян его, моего мужа, отец, и как его с братом и матерью выслали в Сибирь. Обычно я отдаю в книжную лавочку моего знакомого все финские книги, которые мы прочитали и не собирались держать дома, а он в ответ дарит мне, случайно попадавшиеся ему книги на русском языке, а также книги по искусству на финском или английском языках. Однажды он подарил мне альбом "Великая отечественная война в произведениях живописи", изданный в 1995 году, в честь пятидесятилетия победы над Германией. Теперь я периодически с удовольствием и грустью рассматриваю картины из нашей прежней, советской жизни, написанные в духе социалистического реализма. Что-то горячее и родное шевелится в груди. Чувство это сходно с теми ощущениями, которые я испытывала, вспоминая с мамой, о том, как мы вдвоем выжили в войне, в голоде и холоде. В такие минуты мы сидели, обнявшись, и плакали, а моя младшая сестра, которая родилась через десять лет после окончания войны, смотрела на нас с удивлением и не могла понять, что с нами.
Как-то, в ноябре 2003 года, я пришла в очередной раз в антикварный магазин поливать цветы. Потом заглянула к нашему знакомому старичку, и мы начали нашу обычную беседу о финско-русской политике. Вдруг, Ёрма прервал себя, попросил немного подождать и быстрыми шагами направился к своему старенькому микроавтобусу. Вернулся он с толстой тетрадкой в изношенном бумажном переплете. Открываю и вижу, что это рукописный дневник, в стихах, неизвестного автора, написанный по-русски. Ёрма рассказал, что прошлым летом его знакомый из Ювяскюля купил дом, а три ящика книг, бывших там, по дешевке продал ему. Книги были, в основном, финские, но среди них оказалась и эта таинственная тетрадка. Рассеянно полистала, и сразу же поняла, что стихи женские. Внутри обнаружила еще три печатных листа папиросной бумаги. Это оказался стихотворный перевод легенды о Бледной Деве, рассказанной Алексисом Киви в книге "Семь братьев" и отпечатанный на пишущей машинке. Зачем мне это? - подумала я. Я только что закончила биографию поэта-акмеиста Вадима Гарднера и еще даже не уверена, нужно ли это кому-нибудь. А тут - новая стихотворная история. Нет, мне это ни к чему! Но уже при беглом просмотре я поняла, что стихи хорошие, писавшая - женщина образованная, с богатым словарным запасом и знакомая не только с русской культурой, но и с финской. Я не могу представить себе, что в России кто-то, кроме специалистов, слышал об Алексисе Киви, а это говорит о том, что она долгое время жила в Финляндии.
Вежливо сказала Ёрме, что это, несомненно, раритет, и вернула ему тетрадь. Но уже по дороге домой не могла отмахнуться от этих стихов и от этой неизвестной судьбы. Однако, после трезвого размышления, я поняла, что все равно, ни в Финляндии, ни, тем более, в России, нет людей, которых могла бы заинтересовать эта история. Через несколько дней в библиотеке встретила Эллину Карконен, которая в настоящий момент учится в университете Хельсинки. Тема ее дипломной работы - творчество Ивана Савина, русскоязычного писателя-эмигранта. Одно время она была председателем общества русскоязычных литераторов в Финляндии. Неожиданно для меня, Эллина заинтересовалась тетрадкой. Я выпросила стихи у Ёрмы, и мы скопировали ее. Копирование рукописи, объемом более ста страниц, занятие кропотливое и длительное. За это время мы переговорили о многом, и о стихах также. Постепенно у меня появился какой-то детективный интерес к этой неизвестной мне женщине, а к концу работы я уже решила разобрать рукопись и перепечатать ее. И вот, я сижу перед своим компьютером и с помощью лупы, а иногда и, привлекая мужа, разбираю стихи. Опыт такой работы у нас есть: в свое время так же мы с ним разобрали весь архив Вадима Гарднера. И я начала постепенно знакомиться с новой судьбой, с незнакомой мне и далекой жизнью. В дневнике 104 стихотворения и одна поэма. Два стихотворения датированы 1918 годом, одно - 1927 годом, девять - 1933 годом, девять - 1934 годом, семь - 1935 годом, три - 1936 годом, одно - 1943 годом и семьдесят - 1944 годом.
Дневник имеет адресат: "Посвящаю моему Георгию". Итак, история моей незнакомки, описанная в стихах. Имя. Имени нет, она нигде не дает никаких упоминаний, никаких намеков, позволяющих определить ее имя. Только несколько раз называет себя Геммой. Я предлагаю, несмотря на всю звездность и нереальность этого выбора, и в дальнейшем называть ее Геммой. Пусть она так и останется для нас звездой второй величины Северного Венца. Подозреваю, что звезда первой величины - это Георгий.
Родилась Гемма на Кубани, в городе Армавире. Ее бабушка, бабушка Поля, жила в степной станице, на берегу Кубани, в маленьком домике. А за белой церковью скромно сереет ограда || Незабвенного мне, небольшого вишневого сада... Возраст. Создается впечатление, с известными допущениями, разумеется, что она - ровесница века, уже прошлого. Внешность. В одном из стихотворений, написанных значительно позднее, в 1936 году, есть и внешность Геммы: На темных кудрях || Белеет ореол широкой шляпы; || Ложатся стройно складки белой ткани || На гибком теле… Щеки посмуглели; || В глазах томленье, нежность и печали || Задумчивая тень... В стихах очерчен лишь легкий контур, однако, можно заключить, что лет в тридцать шесть-тридцать семь наша героиня была настоящей красавицей. Она обладала нежной душой и живым темпераментом, полная жажды любви и счастья. Беспредельною жаждой любви. Той высокой любви к красоте неземной; || Той любви, что охватит собой || В бесконечном сияньи небесных лучей || Возвращенные души людей - пишет она в 1918 году и помещает это стихотворение в Пролог своего дневника.
Да, сужденье твое справедливо;
Темперамент ужасный мне дан!
От всего "потрясаться" счастливо, -
Верить в правду, и верить в обман!...
И вот - первая любовь, неземная и безграничная, глубокая, как ночное небо и прекрасная, как звезды: И все это - ты. Ты дал крылья и звуки || Душе моей пленной, как песни неясные, || И вот на призывы победно-прекрасные || К тебе протянула я робкие руки. Первая любовь юной, неопытной девочки-поэтессы. Однако уже в ранней юности ее волновали извечные проблемы - о смысле жизни, о смерти и о счастье. И отвечала она на них не по-ребячески. Ее дух черпал силу и познание из глубины своей богатой души: Идет из мрака непознанья в ночи мрак || Дух человеческий, свободный, равный Богу... || И странно, что из всех стихий ему родных, || Лишь к миру новых солнц, свободно-огневых, || Себе он ищет взлетом царственным дорогу, - || Идя из мрака непознанья в ночи мрак...
И все-таки она оставалась почти ребенком. Как и все влюбленные, Георгий и Гемма вместе мечтали, наблюдали звезды, строили планы на будущее. На старой веранде ее дома они взбирались на плоский выступ крыши - Пойдем с тобой к рефлектору (телескопу) на плоский выступ крыши || Раскинется просторного, степного неба купол || Его твой глаз рефлектором не раз пытливо щупал... || Знакомые созвездия узор сомкнут жемчужный || И в нем потонет знания и грез полет наш дружный...
В стихах Гемма называла своего возлюбленного сыном света, светлым гением. В другом стихотворении она пишет: На пути моем встретила я Человека! || В его мудрых глазах лучезарный был свет, || В них прочла я глубокий, незлобный ответ || На искания все беспокойного века.
И вот прошло почти десять лет, следующее стихотворение написано уже в 1927 году. Что же произошло за эти годы? Позднее Гемма вспоминает свою бабушку Полю, которая || Упрекнула ее за по-детски жестокие планы, || И рассеять пыталась ея заблуждений туманы... Что же задумала наша юная незнакомка? Обо всем мы узнаем из ее же стихотворения. В нем она пересказывает содержание письма старшей своей сестры Зои:
Мне удалось спасти большим усильем
Здесь "маленькую", чьей души недуг
Грозил уж стать нешуточным засильем!
Она хотела, было, совершить
Большую глупость; отойти навеки
От мира нашего, чтоб счастье свить
Из грез, что юноша взлелеял некий...
Но я ее для севера спасла,
И ранние мечты ее разбила!
Итак, Гемма, которая в приведенном отрывке именуется "маленькой", бросила свою любовь, свои разбитые мечты и уехала "на север", в Финляндию. Слова "отойти от мира нашего" вызывают известный интерес, но интерпретировать их можно по-разному, а потому я предоставляю полную свободу своим читателям. На севере Гемма вышла замуж, без любви. || И в жизнь загадочную я || Ушла неверными шагами; || Ея пьянящая струя || Жгла сердце пестрыми волнами. Вот что впоследствии напишет она о своем браке: Я перед мужем виновата || За то, что вышла не любя, и о муже: Его за цельность уважаю, || За дар любви одной, большой. Внешне судьба ее складывалась вполне удачно. В отличие от многих эмигрантов, она не страдала от бедности и недостатков. В ее стихах нет упоминаний о пособиях для эмигрантов, о лечении у докторов в долг, как, например, в стихах Вадима Гарднера. Больше того, создается впечатление, что жизнь ее была весьма обеспеченной, она пишет о себе: Мне, разодетой в бархат и шелк!... И обстановка, которая ее окружает, не производит впечатления аскезы. Мягкий свет абажура ложится на буквы страницы, || Он ласкает глубокое кресло теплом и уютом, || Блик ложится на темный ковер, на картины, на лица, || Растушуя тенями действительность... У нее было все - семья, достаток, любовь мужа, дети. Иль ангел матери моей || Меня стал охранять незримо? || Учил добру, дал мне детей, || Страдать заставил за любимых... Но у нее не было счастья, любви. И чем дальше, там больше она это начинала понимать.
По-видимому, Гемма была очень одинока, она с трудом вживалась в новый для нее мир, или, как сейчас говорят, в новое культурное окружение: Мне так чужд этот злобный и мстительный мир, || Мир убогий, где мертворожденные души || Ненавидят исканий и творчества ширь, - || Оскверненный их храм стал ненужен и сир, || А страданья их - все бледнее и глуше... Отсюда, разумеется, погружение в мир своих внутренних переживаний, потеря равновесия между миром действительным и воображаемым. Поэтому ее все больше и больше начинает занимать мир воспоминаний: Дрожат еще в груди тоски рыданья, || Еще чутка в душе заветных слов струна... || И все еще душа тобою зажжена || И ей близки восторги познаванья... Поэтому все окружающие события начинают преломляться сквозь призму ее души, ее переживаний, и даже в Луне, скажем, она видит не небесное тело, а аналогию между двумя разделенными любящими душами. Согласно ее представлениям, душа ее оледенела и застыла от слез и страданий, как поверхность Луны: Охладела она в одиноком и долгом изгнаньи, || Превратились поля и холмы ея в кладбище грез… || В жутко-тихое, мертвое царство, где в бледном мерцании || Замирают лучи, словно капли жемчужные слез...
А что Георгий, как сложилась его жизнь после отъезда возлюбленной? Он женился на любимой сестре Геммы Мариле, о которой она говорит: Ведь я люблю тебя признательно и нежно... Я не завидую тебе, и не ревную! || Счастливая, ты рядом с ним живи, - || Я ж прячу от людей тоску мою большую... Гемма жертвует своим счастьем ради любимой сестры. Она решает посвятить себя служению людям, любимым, близким. || На служенье другим, - не тебе отдаю || Свою жизнь, свои мысли и силы, || Но в святая святых доступ, - в душу мою, - || У тебя одного лишь, мой милый!
Так она думает, но в жизни получается иначе. В 1934 году Георгий вместе со своей женой приехал в Финляндию. Теперь наша героиня живет с ним под одним небом, недалеко, в ста верстах. Те же ласточки реют над ним перед дождем, те же морские волны шумят и ложатся к его ногам. Она просит прощенья у своей сестры: Прости, что нить эфирную ловлю || Тревожа, может быть, ваш мир мечтою короткой... И почти одновременно пишет стихотворение "Духовный Брак": || Вторично я с тобой обручена: || Пред Богом - явно, пред людьми же - тайно. || И крепче золота венчального звена || Разлуки нить спаяла нас печально...
Последнее, что записано Геммой в дневнике в мирном еще 1936 году была поэма "Сказание о Бледной Деве", о которой я уже говорила ранее. Но на протяжении всего дневника периодически все вновь и вновь будет возникать тема неверности в любви, предательства вопреки данному слову. Это и "Сказание о Бледной Деве", и Лотос Любви. Или тема двух любящих душ, соединившихся только после смерти - Франческа да-Римини и Аннабелл-Ли. Следующее стихотворение относится к 1943 году; уже давно идет война. || У нас война; затемнены огни, и штора || Скрывает гладь окна. || Нам не видать ни звезд сверкающих узора, || Ни лунного серпа... Теперь ее все более и более преследует неотступный зов, зов родины: Бросить все навек, и всех своих оставить || Чтоб на родину шаги свои направить... || Я преступница великая пред нею... || ...Неужели предавала я отчизну, || Заглушала в сердце робком укоризну? Надо думать, что война между Советским Союзом и Финляндией сыграла основную роль в появлении этих мыслей, а также и разговоры финского окружения. Люди, жившие в Финляндии во время войны, рассказывают, что антирусские настроения в этот период были весьма сильны. Не удивительно! Все это отразилось в стихотворении, посвященном родине:
Страдалица - родина, сердцем я тяжко болею
За горькую участь твою, и кровавые дни испытаний
Измерила тайно я внутренней мукой своею,
Замкнулась в кольце роковом неотступных, тяжелых страданий...
Подобные переживания влекут за собой раздвоение: Днем встречая жизнь-обман, -|| По ночам рыдая... и все новые страдания. || Метет, метет метелица и дышит мне в лицо; || Теснее одиночества отрадное кольцо. Теперь она винит себя за то, что сыновья отдалились от нее, что они не знают ее родины, что она не научила и любви к ней. Разумеется, она, как и всякая мать, любит своих детей, но стена непонимания разделяет их. Зачала их она не в любви и воспитывала их половинчатой душой:
Нет удивительного в том, что оба сына
Остались чужды мне; что наподобье тына
Растет меж нами заросль жизни, мне чужой...
...Души своей открыть им щедро - я не смела!
Наследье дать страны широкой - не сумела!...
Ах, в пропасти духовной лишь моя вина!..
Все это время буря самых разнообразных и противоположных чувств борется в душе Геммы и выплескивается на страницы дневника, который она периодически перечитывает. Прежде всего, это чувство вины перед страдающей родиной, которую она покинула. Чувство вины перед возлюбленным, с которым она легкомысленно рассталась. Чувство вины перед мужем, который любит ее, а она не может ответить взаимностью. || Он не узнает, что так часто || Ночные слезы очи жгли, || Что я всегда была несчастна, || Что между нами сны легли...|| Ему сказать про то не смею, || Он для страданья слишком слаб!
И главное - чувство вины перед сыновьями, которых она воспитала, не дав всего тепла, какое могла бы дать. || По злой насмешке, - воле рока, || Они, любимые, стоят || Пред мною, как слова упрека, || И покориться мне велят!...
Она то отрекается от любви и хочет посвятить свою жизнь служению людям, то рвется к возлюбленному и хочет для него одного сохранить свою молодость. || Для тебя я хочу сохранить || Непонятную молодость, вечную... || И во имя твое полонить || Детской веры улыбку беспечную. То рвется на родину, но тут же вспоминает о детях: || Мальчики милые, нежно любимые, || Больно мне вам изменить! || Если уйду от вас в степи родимые, - || Трудно вам будет простить!...
На дворе стоит 1944 год, 19 сентября подписывается мирный договор между СССР и Финляндией. По требованию Советского Союза тысячи людей, чаще всего не по своей воле, возвращаются на прежние места. Это, к примеру, 56 000 ингерманландских финнов, репатриированных из Финляндии принудительно. Страны-победительницы создают контрольную комиссию, которая потребовала передачи СССР более сорока "прогитлеровски" настроенных русских эмигрантов. Добровольно или почти добровольно возвращались домой советские военнопленные. Читая стихи, чувствуя высокий накал страстей и внутренних переживаний, иногда кажется, что Гемма, действительно, собралась уезжать в Советский Союз, что она уже побывала в комиссии по репатриации и подала туда соответствующие документы. Но потом перед ее взором встают ни в чем неповинные дети, и она меняет планы. || Я детей люблю, - || Их в час опасности нельзя оставить!||
Она начинает осознавать, что нет возврата назад, что часть жизни уже прожита и ее не переиграешь заново, теперь как бы начисто. || Мой гордый, смелый замысел поблек, - || Его убило слово: невозможно!... Вся эта борьба с собой и с обстоятельствами происходит на фоне реалистически ярких картин жутких бомбежек, которые приводят в трепет все население. Она то описывает прекрасный солнечный день ранней весны, то вдруг вспоминает, что ясная погода - это удобство для бомбардировщиков, которые не щадят никого и ничего. || И трудно верить мне, что разрушенье кроет || Синь неба; с мыслью смерти дружится душа; || Что, верно, через час сирена вновь завоет!... В стихотворении "Накануне конца мира" - страшная картина никчемной бойни:
Виденья прежние о роковом пожаре
Осуществляются, как будто, наяву:
О свадебном конце, о звезд последнем даре,
Когда огонь небес пронзает ночи мглу...
Увы, не от небес, рукою человека
Наносится удар и сеется огонь!
Война… идет борьба одержаннаго века
И огненную смерть несет крылатый конь...
Наконец, уже в самом конце тетрадки, в стихотворении под названием "Меркурий", мы узнаем настоящее имя Георгия - Юрий. В стихотворении "Медальон" Гемма пишет, что всю жизнь она носила медальон, в котором Юрий и Мариля - вместе на одной фотографии. Всю жизнь Юрий со своей женой. О, наступит ли мой день? - с тоской спрашивает Гемма. Создается впечатление, что герои нашего повествования все-таки встретились, но свидание разочаровало их: || Я снова заблудилась в темном лабиринте, || Мой друг, я потеряла путь к тебе! || Мечты, мечты мои! Ворота в жизнь задвиньте! || Противьтесь вы безжалостной судьбе! Предпоследнее стихотворение дневника носит символическое название "Никогда".
Прочтешь ли ты когда-нибудь стихов моих тетрадь?
От лепестка упавшего, души прозрачной гладь
Кто знает, содрогнется ли? И, разойдясь, круги
Дойдут ли, чуть заметные, до берега земли?
И тут я поняла, что тетрадь, которая сейчас лежит у меня на столе никогда никто не читал. Бессонными ночами Гемма писала в нее свои страдания. Она прятала ее от близких, так как не хотела огорчать их, она никогда не смогла показать ее тому, кому адресованы эти стихи, и кто должен бы разделить ее чувства. Сейчас бы сказали, что все было написано ею "в стол". Но, истерзанные страданием и им облагороженные души рождают прекрасные стихи. Последнее, стихотворение в "Дневнике" носит название "Послесловие", в нем наша героиня прощалась со своими мечтами.
Когда ты перелистывать дневник мой странный станешь,
Быть может, монотонные стихи читать устанешь,
И встретишь запоздалые, ненужные признанья
С улыбкой равнодушною, со скукой без желанья!...
………………………………………………………………
Мной собраны в жемчуженки все пролитые слезы,
В мелодию стихов включить хочу все наши грезы!
Признай меня себе родной! Я нашей грезы верная подруга!...
И мне не выйти никогда из звездной сказки круга!...
Никогда… Это прощание. И конец дневника. Что стало с Геммой? Кто теперь скажет! Ее уже давно нет среди нас. Остались только ее неразделенные страдания.
...О, Господи! Его любить
Я наконец-то научилась,
И мыслей рвущаяся нить
Прекрасным светом озарилась...
Кто знает, может быть, за гранью бытия встретились эти две души и, как Франческа да-Римини со своим возлюбленным несутся, они легкие и прозрачные в дуновении мирового ветра под прекрасную музыку Петра Ильича Чайковского, как об этом мечтала когда-то Гемма, несчастная и счастливая одновременно.
Кара ли это? Вечно, нераздельно,
Мятежным ветром веять в светлой высоте,
Платить дань слез и вздохов беспредельных
Любви чарующей, стихийной красоте!
Сливаясь в помыслах с душой любимой,
Ее скитанья и страданья разделить,
И дымкой легкой по тропе незримой, -
Вдвоем, - над миром, уж оставленным, скользить…
