Наперерез хребтам
Мой путь - наперез хребтам
И азимут - восток.
По скользким черным валунам
Я перешел поток.
Затес я сделал на сосне
И сушняку собрал,
И спички в кожанном чехле
К затесу привязал.
Через тайгу лежит мой путь
По осыпям крутым...
И кто-нибудь, когда-нибудь
Пройдет путем моим!
"Из римского карнавала" - 1948 г.
У Совдепии на свалке
Случайно выжил князь МихАлков,
По все России - не один
Наследный русский дворянин.
Приноровясь к порядкам новым,
Стал называться МихалкОвым.
Не токмо Кончаловским зятем,
Кто с Суриковым был в родстве,-
А поэтическим занятьем
Добыл блистательный успех.
Его питомец “дядя Степа”
Стал знаменит на всю Европу.
Вот этот барин Михалков
Нас пригласил домой к обеду...
И на короткую беседу
О юбилейной дате деда,
И о музее в Красноярске,
О винах и закусках царских...
Синели штофы на параде,
И щи дымились на столе,
Сверкала белизною скатерть,
Искрилась водка в хрустале...
Приветствие сибиряков -
От нас признательное слово -
Читал уныло Сартаков,
Следя за миной Михалкова.
И затянувшейся беседе,
Казалось не было конца,
А мне хотелось щей отведать
И съесть кусочек огурца.
И наблюдательная тетка,
Что рядом с кухнею жила,
В кофейной чашке стопку водки
Мне вместо сливок принесла.
А на стене в тяжелой раме,
Смеялась розовая дама;
Улыбкой розовой маня,
Букетом целилась в меня.
И, чудо! В раме оживала
Хмельная римская весна,
И милой сценой карнавала
Во мне запрыгала она.
И вдохновился я на слово,
Смутив изрядно Сартакова.
Но добрый барин Михалков
Меня был выслушать готов.
Преодолев волну испуга,
В другую крайность я попал -
Великим Сурикова другом
Себя со страха я назвал.
А на стене смеялась дама,
Краснел, как девка, Сартаков,
И как-то сдержанно и странно
Улыбку прятал Михалков.
Но все же, умница, он понял,
Что только Суриков велик;
А вровень с ним сидящих поднял
Косноязычный мой язык.
И эта странная ошибка
Нас отрезвила как-то враз,
Уже с ехидною улыбкой
Смотрела римлянка на нас!
А нам бы надо улыбнуться,
Припомнив истину о том,
Что может маршалом вернуться
Любой солдат в колхозный дом...
Пора листопада
Пора листопада тревожит леса
И в душу врывается ветер постылый,
Ночами тревожно трубят в небесах
Пролетные птицы над родиной милой.
Ужели оттуда видней журавлям
И судьбы людей, и земные дороги;
и кажется мне, что по русским полям
Гудят поезда в журавлиной тревоге.
И снова пора обновляться лесам,
По вечным орбитам кружиться светилам,
И снова, и снова лететь журавлям -
Трубить о тревоге над родиной милой.
Ночной вокзал в Хельсинки
Здесь можно пить в любое время суток,
И водка не разбавлена водой,
И суета российских проституток
Не кажется мне худшею бедой...
Наоборот! Какой-то штрих России,
Что острой болью за душу скребет,
И не отвергнуть, и забыть не в силе,
Что сердце бередит который год!
Они как символ нашей русской жизни,
Но девочек прокуренных мне жаль,
Как жаль Творцом забытую отчизну,
Где верховодят злоба и печаль.
Озеро Кильписъярви
В ладонях гор седогого заполярья
Гигантским изумрудом с высоты
Сверкает, словно праздник,
Кильписъярви
Над буднями и миром суеты...
Бездонное, ледяно-голубое -
Мне трудно как реальность воспринять...
Одновременно радостью и болью
Тревожит неохватное меня...
И кажется слова обыкновенные
Стихами обернутся в этот день.
И верится, что волны белопенные
Поднимутся за стаей лебедей...
Пытаюсь я предаться созерцанию,
Но мне мешает память об ином -
Другая даль с пургою и туманами
И озеро в убранстве снеговом
Но тот пейзаж нам не казался раем -
За каторгой нельзя представить рай,
Мы тихо умирали, прокляная
И нашу жизнь, и этот ссыльный край...
Друзей мы хоронили в саркофаге -
В нетающем подводном леднике,
Без почестей и наклоненых флагов,
С привязанною биркою к руке...
Но жизнь идет! Сверкает Кильписъярви,
Глубинный свет зовет издалека,
В моей душе печалью озаряя
Плывущие из детства облака...
Пирейская баллада
Древняя Эллада! Здравствуй, Греция!
Милая чужая заграница!
Как мечтал, как тайно грезил в детстве я
На твоих высотах очутиться.
Как мечтал увидеть Афродиту,
К ней прийти на нежное свиданье -
К девочке, всемирно знаменитой,
По легендам древним и сказаньям.
Но мечта сбывается не быстро -
Любопытство светит, но не греет;
Вот уже лысеющим туристом,
Средь витрин гуляю я в Перее.
Трепетно горит горит иллюминация,
Афродиты сбрасывают платья,
Словно ничего и не стесняются
Так зовут в свои объятья!
Мне, как человеку, все земное
Даже пусть женатому, простится,
Только важно чувствовать спиною,
Что советский ты и за границей!
Я не ангел в ханжественном нимбе,
Все при мне и дроллары в кармане;
Если боги грешны на Олимпе,
Что же мне себя и вас обманывать.
Простота классических притонов
Без привычки смелостью пугает:
Божество в прозрачности нейлона
Пострашней, чем девочка нагая!
Но богиня мне не по карману,
И придется ниже опускаться
К предпортовым тусклым ресторанам,
Где простые люди табунятся.
Вот они, гречанки, как грачонки,
Топчутся в сиртаки ритме зыбком,
И одна глазастая девчонка
Смело отвечает мне улыбкой!
Вот ее рука в моей ладони,
И ведет тропинка золотая
В море, где луна плывет и тонет,
Снова над горою возникая.
Быстро обнажаемся, как боги,
И ныряем в море без оглядки,
И ее мелькающие ноги
Нежно так заигрывают в прятки.
Как дельфины носимся по кругу
Над манящей глубиною темной,
Иногда касаемся друг друга,
Высекая искорки истомы...
Только вот теперь я понимаю,
Что любовь бывает неземная!
В небесах какая - я не знаю,
Под водой острее, чем земная!
Только эту истину открыл я,
В миг, когда все главное решится,
Возникли удивительные крылья
У девочки, взлетевшей словно птица.
И она растаяла в тумане,
Светясь и удаляясь постепенно,
Видно так задумано заранее -
Снова ей сверкать морскою пеной.
Напрасно я до алого рассвета
Искал ее в бушующем просторе,
И не было ответа, ни привета,
А только волны и чужое море.
Сиял Пирей и музыка гремела
У низких припортовых ресторанов,
Казалось бы, кому какое дело
До выходок туристов иностранных...
Внимательный руководитель группы,
Лицо во все подробности вникающее,
Сказал, что поступил я очень глупо,
Престиж страны преступно-унижающе.
Как зовут девчонку, не спросил я,
В миг уплывшей золотою рыбкой,
И забыть решительно не в силах
Глаз ее сияющих в улыбке.
А лукавой ей куда бы дется,
Как не скрыться в мифах и преданьях.
Увидимся еще! Спасибо, Греция,
И милые, гречанки, до свидания!
Эвенкийская баллада
Трехцветное полярное сиянье
Здесь над Турой обычно в декабре,
И звездный ковш струится над слияньем
Одетых в лед больших таежных рек.
Сидим на льду на шкурах в теплом чуме
Над прорубью с отметкой непростой:
Сливаются где воды Кочечумо
С Тунгуской - эвенькийскою рекой.
История навряд ли восстановит
Фамилии на свалке забытья,
А были мы - писатель Устинович,
Мешков - художник, Уваган и я.
Не тот стрелок, а секретарь партийный -
Профессор всех немыслемых наук;
За прорубью недвижные сидим мы,
Сомкнув плечами над водою круг.
И яркий луч от фары самолетной
Пронизывает глубину до дна -
Подробности секретности подводной,
Где каждая песчинка нам видна.
Рыбешки, что по-местному помене,
Острожены и спрятаны в снегу.
Мы ждем визита главного тайменя
И наготове держим острогу.
Не все, а чей удар сосредоточен,
Чтоб укротить подводного царя.
Единогласно и без проволочек
Цареубийцей был назначен я.
Слежу за тихим продвиженьем тени,
И вот уже и голова видна
Большого камуфляжного тайменя
Недалеко от каменного дна.
И мой удар с учетом преломленья
Сквозь воду проходящего луча -
И яростные выплески тайменя
О древко, что прижато у плеча,
И остроги стальной о камни скрежет,
И кровь, и муть, взвихренные на дне...
Но судороги сильные все реже
В тревожно непроглядной глубине.
Еще момент и запетленный тросом
Таймень выходит мирно из воды -
Длиннее шага от хвоста до носа,
Полшага в поперечине груди...
Мы рады неожиданной добыче.
Быть празднику и танцам над огнем!
Хоть отменен, как вредный тот обычай,
Он в памяти народа сохранен...
Так быть сему! И срочно спирт разводим
С кусками льда холодною водой.
Мы исключаем танец в хороводе.
Зато мы пошаманим над едой!
К такому необычному застолью -
К замершей рыбе, строганной повдоль -
И хрен с горчицей в уксусном рассоле,
По вкусу, сок лимона, соль...
И первый тост почтенного хозяина
За нас, гостей, слетевшихся сюда...
Второй мы пьем за Васю Увагана!
(У нас примерно равные года)
Хозяин чума снова просит слова,
Пытается по стойке прямо встать,
- А жаль, что нет товарища Хрущева,
Придется завтра молнию послать,
И пожелать ему хорошей злости -
Всю свору карьеристов разогнать,
Нормально ездить за границу в гости,
Ботинком никому не угрожать,
И прекратить бы с кукурузой глупость,
Крестьянам дать исконные права;
Глядишь, и процветание наступит
Крутым подъемом года через два!
Но чтоб идея овладела массой -
Поближе быть к народу своему
И перестать людей делить по классам,
Создать почет таланту и уму!
А сроки наступленья коммунизма,
Как шутку неуместную слегка,
Как метод утвержденья нашей жизни,
Он выдал, как рассказ на дурака!
Так за Никиту!
- выпили мы стоя,
И треснул лед, как выстрел за стеной;
Чтобы себя немного успокоить,
Я выглянул на воздух ледяной.
И никого. Ни огонька, ни следа,
Лишь гул теченья где-то подо льдом
И шепот замороженной беседы,
И звук стакана в чуме за столом...
Как будто ничего и не случилось.
Ну, выпили, за рыбу принялись,
Но скрытая волнующая сила
Напористо входила в нашу жизнь.
<
P>
Казалось, улетучились все боли,
Осевшие остатками в груди.
И незнакомый призрак доброй воли
Наметился звездою впереди!
Как хорошо читать перед друзьями
В классической немеркнущей красе
Тот пушкинский нерукотворный
"Памятник",
Где поименно названы мы все!
Приходит время собирать нам камни,
Смотреть вперед с оглядкою назад,
Чтоб по ошибке нашими руками
Дорогу не стели снова в ад.
Проходит все. Прошел и этот вечер.
Не все, что мы задумали - сбылось...
Иных уж нет и странствуют далече,
Кому общенинье с жизьнью удалось.
И больше не случилось нам встречатся
В неповторимом дружеском кругу...
Но помню миг несбыточного счастья,
Мороз и эвенкийскую тайгу...
| 
